Сергей Довлатов родился 3 сентября 1941 года в Уфе. Его отец Донат Исаакович Мечик был театральным режиссером. Мама Сергея – Нора Сергеевна Довлатова так же работала режиссером, но позже стала литературным корректором.

В 1941 году, после начала Великой отечественной войны Донат и Нора попала в Уфу, а в 1944 году они вернулись из эвакуации в Ленинград. Позже Довлатов в книге «Ремесло» писал о своей юности в Ленинграде:

"Толстый застенчивый мальчик… Бедность… Мать самокритично бросила театр и работает корректором…"

«Я вынужден сообщать какие-то детали моей биографии. Иначе многое останется неясным. Сделаю это коротко, пунктиром. Толстый застенчивый мальчик… Бедность… Мать самокритично бросила театр и работает корректором… Школа… Дружба с Алешей Лаврентьевым, за которым приезжает «Форд»… Алеша шалит, мне поручено воспитывать его.… Тогда меня возьмут на дачу…. Я становлюсь маленьким гувернером…. Я умнее и больше читал… Я знаю, как угодить взрослым… Черные дворы.… Мечты о силе и бесстрашии… Бесконечные двойки… Равнодушие к точным наукам.… Первые рассказы. Они публикуются в детском журнале «Костер». Напоминают худшие вещи средних профессионалов.… С поэзией кончено навсегда. Аттестат зрелости… Производственный стаж… Типография имени Володарского… Сигареты, вино и мужские разговоры… Растущая тяга к плебсу (то есть буквально ни одного интеллигентного приятеля)…»

В 1949 году отец Сергея ушел из семьи, после чего Нора Довлатова ушла из театра и устроилась на работу литературным корректором. С этого времени Сергей Довлатов был предоставлен себе самому, и после окончания школы в 1959 году поступил на филологический факультет Ленинградского университета имени Жданова, где в 1960 году познакомился со студенткой филологического факультета Асей Пекуровской, на которой вскоре женился. Но позже Ася предпочла Сергею более успешного Василия Аксенова, романы которого уже тогда печатались в журнале «Юность».

"Мир, в который я попал, был ужасен".

В 1961 году Сергей Довлатов был отчислен из Ленинградского университета и в середине июля 1962 года был призван на службу в армию, где попал в систему охраны исправительно-трудовых лагерей на севере Коми АССР.

Довлатов писал:
Затем меня призвали в армию. И я попал в конвойную охрану. Очевидно, мне суждено было побывать в аду… Мир, в который я попал, был ужасен. В этом мире дрались заточенными рашпилями, ели собак, покрывали лица татуировкой. В этом мире убивали за пачку чая. Я дружил с человеком, засолившим когда-то в бочке жену и детей. Мир был так ужасен. Впервые я понял, что такое свобода, жестокость, насилие…. Но жизнь продолжалась. Соотношение добра и зла, горя и радости – оставалось неизменным. В этой жизни было что угодно. Труд, достоинство, любовь, разврат, патриотизм, богатство, нищета. В ней были карьеристы и прожигатели жизни, соглашатели и бунтари, функционеры и диссиденты. Но вот содержание этих понятий решительным образом изменилось. Иерархия ценностей была полностью нарушена. То, что казалось важным, отошло на задний план. Мое сознание вышло из привычной оболочки. Я начал думать о себе в третьем лице. Когда меня избивали около Ропчинской лесобиржи, сознание действовало почти невозмутимо: «Человека избивают сапогами. Он прикрывает ребра и живот. Он пассивен и старается не возбуждать ярость масс…».Кругом происходили жуткие вещи. Люди превращались в зверей. Мы теряли человеческий облик – голодные, униженные, измученные страхом. Мой плотский состав изнемогал. Сознание же обходилось без потрясений. Если мне предстояло жестокое испытание, сознание тихо радовалось. В его распоряжении оказывался новый материал. Голод, боль, тоска – все становилось материалом неутомимого сознания. Фактически я уже писал. Моя литература стала дополнением к жизни. Дополнением, без которого жизнь оказывалась совершенно непотребной. Оставалось перенести все это на бумагу…»

В 1965 году после демобилизации Довлатов поступил на факультет журналистики, и начал печатать свои первые рассказы в детском журнале «Костер». В том же году он познакомился со своей второй супругой Еленой, которая позже рассказывала:

"Тогда вся молодежно-вечерняя жизнь крутилась на Невском, все мы жили поблизости друг от друга..."

«... Мы познакомились в троллейбусе. Сергей заговорил со мной, мы проехали две остановки, потом некоторое время шли по одной улице. Не доходя Малого драматического театра распрощались – Сергей пошел домой, а я в гости к одному художнику… В течение трех лет мы случайно встречались на улице. Правда, происходило это довольно часто – ведь тогда вся молодежно-вечерняя жизнь крутилась на Невском, все мы жили поблизости друг от друга. Однажды Сергей даже потащился со мной к моей приятельнице и очень уговаривал пойти потом с ним в гости, но я отказалась. Потом Сергея забрали в армию, он приехал в отпуск и пошел со своим задушевным другом Валерием Грубиным в кафе «Север». Там сидела и я с друзьями. Выхожу позвонить – и сталкиваюсь с Сергеем. Встреча оказалась роковой. С нее начались наши отношения. Правда, расписались мы только, когда он вернулся из армии…»

Замкнутая и молчаливая Елена обладала мужским характером, которого так не хватало самому Довлатову, и хотя он писал, что жена не интересовалась его прозой, именно она набрала на печатной машинке полное собрание его сочинений — и Сергею было достаточно одного движения Лениных бровей, чтобы понять, что рассказ нужно переделать.

В 1966 году у Елены и Сергея родилась дочь Катя. Довлатов писал о ней:
«Наши дети так быстро растут. ...Я вспоминаю детские ясли на улице Рубинштейна. Белую скамью. Подвернувшийся задник крошечного ботинка... Мы идем домой. Вспоминается ощущение подвижности маленькой ладони. Даже сквозь рукавицу чувствуется, какая она горячая... Меня поражала в дочке ее беспомощность. Ее уязвимость по отношению к транспорту, ветру... Ее зависимость от моих решений, действий, слов... Дочка росла. Помню, она вернулась из детского сада. Не раздеваясь, спросила: – Ты любишь Брежнева?»

В 1968 году Довлатов оформил развод с Асей Пекуровской, и в 1969 году официально оформил брак с Еленой. А в 1970 году у Пекуровской родилась от Довлатова дочь Маша, которую она решилась показать Довлатову лишь через 18 лет, но Сергей не проявил к девочке какого-либо интереса.

В начале 1970-х годов Довлатов работал корреспондентом в многотиражной газете Ленинградского кораблестроительного института «За кадры верфям», писал рассказы, вошел в Ленинградскую группу писателей «Горожане» вместе с В. Марамзиным, И. Ефимовым, Б. Вахтиным и другими писателями.

Елена Довлатова рассказывала:
«…Наш быт в соответствии с нашими понятиями был, в общем-то, устроен. Так жило большинство знакомых. Конечно, нам не помешали бы лишние деньги, но у нас никогда не было ссор из-за их отсутствия. И он все время пытался что-то делать. Одно время служил секретарем у Веры Пановой, привязавшейся к нему, главным образом, из-за необыкновенной ловкости и легкости рук. Когда ей было плохо, она только ему доверяла устроить ее в кровати, чтобы ей было удобно.
Он ей много читал вслух, они беседовали о литературе, и возвращаясь от нее на электричке из Комарова, Сергей писал свой первый роман, который не был закончен, но частями разошелся по его другим произведениям. Какое-то время Сергей работал в многотиражной газете, получал 85 рублей. К нему очень хорошо относился тамошний редактор, не очень загружал работой, и в свободное время Сережа начал писать рассказы. Когда он дал их почитать своим друзьям, они сразу пошли по рукам, его творческий вечер был включен в план работы ленинградского Союза писателей – притом, что у Довлатова еще не было напечатано ни строчки. Ход событий сулил ему фантастическую карьеру. Однако этим вечером, прошедшим с большим успехом, все и кончилось…»

В 1972 году после ссор и разлада в семье, Довлатов переехал в Таллинн, где работал корреспондентом таллиннской газеты «Советская Эстония». В Таллинне Довлатов подготовил к изданию сборник под названием «Городские рассказы», но, несмотря на заключенный договор, книга была запрещена. Довлатов писал в «Невидимой книге»:

"Я ждал сигнального экземпляра. Вдруг звонок: – Книжка запрещена. Все пропало".

«Я ждал сигнального экземпляра. Вдруг звонок: – Книжка запрещена. Все пропало. Оставаться в Таллинне было бессмысленно…»
Лето 1974 года Довлатов вместе с мамой и Катей провел на даче Тамары Зибуновой под Таллинном, но неприятности на работе и отказ в публикации сборника «Пять углов» заставили Довлатова в 1975 году вернуться в Ленинград к Елене. Тем временем в Таллинне 8 сентября 1975 года у Тамары Зибуновой родилась от Довлатова дочь Александра.

В Ленинграде Довлатов снова работал в журнале «Костер», но из многочисленных попыток напечататься у ничего не получилось. А в 1976 году рассказы Довлатова были опубликованы на Западе в журналах «Континент» и «Время и мы», после чего последовало немедленное исключение Довлатова из Союза журналистов, и в дальнейшем его произведения можно было прочесть лишь при помощи Самиздата.

Летом 1976 и 1977 годов Довлатов работал в Пушкинских Горах сезонным экскурсоводом. Атмосфера, царившая в среде посещавшей музей филологической молодежи, способствовала творческим проказам. В частности, Сергей Довлатов промышлял тем, что за отдельную плату показывал экскурсантом под «большим секретом настоящую могилу Пушкина». Впечатления от этой «заповедной» жизни легли в основу почти документальной повести Довлатова «Заповедник».

В 1978 году сводная сестра Сергея Ксана уехала в Нью-Йорк к своему жениху Михаилу Бланку. Тогда же в Нью-Йорк уехала и Елена с дочерью Катей.
Елена Довлатова рассказывала:
«Я не могла больше ждать, пока Сергей решится на отъезд. Я не сомневалась, что будет трудно, но хуже быть не могло. Я готова была на любую физическую работу, на любые бытовые сложности, только бы избавиться от ощущения безнадежности и страха перед КГБ, все ближе подбиравшегося к Сергею… Если что-нибудь решу – стену лбом прошибу, но добьюсь своего. Однако преодолеть нерешительность Сергея мне долго не удавалось. Я, конечно, понимала, как страшно писателю оказаться в атмосфере чужого языка. И я хорошо знала, что он никогда не откажется от своего призвания… »

"Сережа к этому времени стал служить на радио «Свобода»… Я думаю, он бы был очень доволен, если бы я рожала каждый год. Ему нравилось быть главным в доме."

Именно Елена Довлатова принимала все важные решения в жизни Сергея. Несмотря на то, что они разошлись, Лена продолжала жить в его квартире с его матерью и дочерью Катей. И невольно именно Лена, с которой, как думал Довлатов, он разошелся навсегда, способствовала его эмиграции.

Сергей Довлатов уехал в эмиграцию в конце августа 1978 года вместе с Норой Сергеевной. В Нью-Йорке Сергей, Елена, Нора Сергеевна и Катя стали опять жить вместе. 23 февраля 1984 года в семье Довлатовых родился сын Коля – Николас Доули.

Елена Довлатова рассказывала:
«…Я работала корректором, потом наборщиком, да кем только не приходилось работать. Я была главным добытчиком, поэтому работала с утра до ночи. Когда родился Коля, брала работу на дом, а Сережа к этому времени стал служить на радио «Свобода»… Я думаю, он бы был очень доволен, если бы я рожала каждый год. Ему нравилось быть главным в доме. Это чувствовалось, даже когда он гулял с собакой. Он шел такой большой, собачка маленькая, так и виделось много детей, бегущих за ним... Возможно, из Ленинграда в самом деле уехал Серега, но в Нью-Йорк приехал уже писатель Довлатов. За пару недель австрийского транзита он написал несколько замечательных рассказов, вошедших потом в «Компромисс», стал сразу известен в эмиграции, читавшей его публикации в «Континенте» и в журнале «Время и мы». Им заинтересовался издатель Карл Проффер, несомненный авторитет в славистском мире. В его издательстве «Ардис» довольно быстро вышла книга Сергея. Но, конечно, не могло быть и речи о существовании на литературные заработки. Как все эмигранты, Сергей рассчитывал зарабатывать физическим трудом. Он даже пошел на курсы ювелиров. Правда, из этого ничего не получилось. Зато получилось создать газету «Новый американец». Это был самый радужный и оживленный период нашей жизни. Очень быстро люди, делавшие газету, стали героями и любимцами эмигрантского народа. Их узнавали на улице, телефон у нас звонил не переставая, в редакции образовался своего рода клуб, куда все стремились попасть. Газета настолько отличалась и от советской, и от эмигрантской журналистики, так была пронизана свежими идеями, стилистическим изяществом, что с ней связывались лучшие надежды. К сожалению, наша газета просуществовала всего два с половиной года. Ее делали блестящие литераторы, но никудышные финансисты…»

С 1978-го по 1990-й годы в США и Европе одна за другой были опубликованы двенадцать книг Сергея Довлатова, среди которых были «Невидимая книга», «Соло на ундервуде», «Компромисс», «Зона», «Заповедник» и «Наши». В середине 1980-х годов Довлатов так же печатался в престижном журнале «New-Yorker». Тем временем читатели в СССР были знакомы с творчеством Довлатова по Самиздату и авторской передаче на радио «Свобода».
Довлатов писал о своей жизни в Америке:

"Пьянство мое затихло, но приступы депрессии учащаются... Лечиться не буду и в психиатрию я не верю".

«Пьянство мое затихло, но приступы депрессии учащаются, именно депрессии, то есть беспричинной тоски, бессилия и отвращения к жизни. Лечиться не буду и в психиатрию я не верю. Просто я всю жизнь чего-то ждал: аттестата зрелости, потери девственности, женитьбы, ребенка, первой книжки, минимальных денег, а сейчас все произошло, ждать больше нечего, источников радости нет. Мучаюсь от своей неуверенности. Ненавижу свою готовность расстраиваться из-за пустяков, изнемогаю от страха перед жизнью. А ведь это, единственное, что дает мне надежду. Единственное, за что я должен благодарить судьбу. Потому что результат всего этого – литература».

В Нью-Йорке Довлатовы занимали небольшую трехкомнатную квартиру, в которой жили вместе с Норой Сергеевной и собакой Глашей. Довлатов писал: «Две вещи как-то скрашивают жизнь: хорошие отношения дома и надежда когда-нибудь вернуться в Ленинград». Финансового достатка литературная деятельность Довлатова в США особого не приносила – на радио «Свобода» ему платили всего 200 долларов в неделю, а книги выходили, по утверждению издателя Игоря Ефимова, тиражом 50–60 тысяч экземпляров, за что автор получал достаточно скромное вознаграждение.

У Довлатова не было даже страхового полиса, что и стало косвенной причиной его смерти. 24 августа 1990 года Довлатов умер в машине Нью-Йоркской скорой помощи по дороге в госпиталь Конни Айленда. В тот день Довлатов позвонил своему коллеге по радио и приятелю Петру Вайлю на работу и сказал, что видит, как по потолку идут трещины, что у него болит живот. Вайль вызвал «скорую помощь», которая объехала пять больниц, и куда Довлатова не приняли из-за отсутствия страхового полиса.
Незадолго до смерти Довлатов оставил литературное завещание, где указал, в каком году публиковать его произведения, и Елена свято выполняла его волю. Кроме завещания и прозы, ей остались долги на 87 тысяч долларов за журнал «Новый американец», который редактировал Довлатов, и двое детей — Катя и Николай.

Александр Генис писал:

"В Америке Сергей нашел то, чего не было в отечестве – безразличие, воспитывающее такую безнадежную скромность, что ее следовало бы назвать смирением".

«…В Америке Сергей трудился, лечился, судился, добился успеха, дружил с издателями, литературными агентами и американскими «барышнями» (его словцо). Здесь он вырастил дочь, завел сына, собаку и недвижимость. Ну и, конечно, двенадцать американских лет – это дюжина вышедших в Америке книжек: аббревиатура писательской жизни. И все это, не выходя за пределы круга, очерченного теми американскими писателями, которых Сергей знал задолго до того, как поселился на их родине. Довлатов с легкостью и удобством жил в вычитанной Америке, потому что она была не менее настоящей, чем любая другая… В Америке Сергей нашел то, чего не было в отечестве  – безразличие, воспитывающее такую безнадежную скромность, что ее следовало бы назвать смирением. Для русского писателя, привыкшего к опеке ревнивой власти, снисходительная рассеянность демократии – тяжелое испытание…»

Сергей Довлатов был похоронен в Квинсе на кладбище «Маунт Хеброн». На его могиле был установлен надгробный памятник работы Нью-Йоркского скульптора Леонида Лермана.

Иосиф Бродский писал о Довлатове:
«Когда человек умирает так рано, возникают предложения о допущенной им или окружающими ошибке. Это – естественная попытка защититься от горя, от чудовищной боли, вызванной утратой.… Не думаю, что Сережина жизнь могла быть прожита иначе; думаю только, что конец ее мог быть иным, менее ужасным. Столь кошмарного конца – в удушливый летний день в машине “скорой помощи” в Бруклине, с хлынувшей горлом кровью и двумя пуэрториканкскими придурками в качестве санитаров – он бы сам никогда не написал: не потому, что не предвидел, но потому, что питал неприязнь к чересчур сильным эффектам. От горя, повторяю, защищаться бессмысленно. Может быть, даже лучше дать ему полностью вас раздавить – это будет, по крайней мере, хоть как-то пропорционально случившемуся. Если вам впоследствии удастся подняться и распрямиться, распрямится и память о том, кого вы утратили. Сама память о нем и поможет вам распрямиться».

Автор биографии Довлатова Валерий Попов упомянул слова сестры Сергея Довлатова Ксаны Мечик-Бланк:

"Он всю жизнь пытался соответствовать своему лирическому герою и в жизни".

«… Сергей был, прежде всего, писателем, а уже потом всем остальным. И как по-настоящему хороший писатель, он преобразовал события своей жизни в прекрасную прозу, которая, однако, мало общего имела с действительностью. Фактически Довлатов своими руками создал вокруг себя миф, в который все поверили. Но ему этого было мало – он всю жизнь пытался соответствовать своему лирическому герою и в жизни. Кому-то, может быть, покажется странным, но это была во многом саморазрушающая работа. В своей прозе он ведь конструировал образ такого аутсайдера, который иронично смотрит на все со стороны. В жизни он был, конечно, практически прямой противоположностью этому образу. Но ближе к своей смерти Довлатову, кажется, все же удалось превратиться в свое литературное альтер эго. И это его, в конечном счете, и погубило…»

Текст подготовила Татьяна Халина
http://chtoby-pomnili.com